Первая служба на Орше была на Пасху 26 апреля 1992 года – великая вечерня пасхальная. Мы пели её нашим хором Казанской церкви, что во Власьево.
А началось все за неделю до этого в Вербное воскресенье с приезда Бориса Николаевича Ротермеля https://orshin.ru/about/news/orshinskij-sinodik-boris-nikolaevich-rotermel-†4-fevralya-2012-g.html к отцу Николаю. Он рассказал, что на Орше хотят открыть гостиничный комплекс последователи Рериха. Отец как закричит: «Нам надо срочно что-то делать! Срочно!!! Иначе опоздаем». Сразу же они погрузились в машину и поехали смотреть монастырь. Впереди была Страстная седмица.
Отец, это я сейчас понимаю, даже не представлял, что могут быть какие-то выходные, какие-то сокращения, какие-то переносы и вообще какие-то «аще изволит настоятель». В последний день Великого поста он всегда служил Преждеосвященную в пятницу, потом Лазареву субботу, Вербное воскресенье и так каждый день до Радоницы включительно. И я понимала, что так надо, так положено, такой устав. Это как бы не обсуждалось. Хор доходил до состояния сипения, но надо служить — служим.
А тут небывалое — у нас мирским чином идет служба в Великий понедельник, Великий вторник! Потому что отец занимается Оршиным монастырем. Открытием. Ничего отцу нельзя объяснить (что надо бы отдохнуть). Ведь тогда не было второго священника. Между службами он умудрился настелить полы на Орше. У него была задача — настелить полы в правом приделе. Застолбить место. Показать всем, что уже занято. Уже занято! Уже открыто! Вы опоздали, дорогие рериховцы! Он умудрился эти полы настелить. Вот такими досками — разной ширины, толщины, но полы были настелены.
И на Пасху отец Николай был на ночной службе одним священником в храме, а в 10 утра мы уже служили обедницу. Он это называл «службой для
интеллигенции». То есть те, которые не могли ночью прийти, все-таки приходили с утра. Вторую Литургию священник не может в тот же день совершать, и мы поэтому служили обедницу. Потом отец говорил проповедь, которая занимала часа два. И великую вечерню всегда служили даже в пустом храме – «потому что поется великий прокимен». И когда мне сейчас говорят, что не будет в храме великой вечерни, мне это совершенно не понятно. Я не понимаю, как это так может быть без великой вечерни — там же великий прокимен! Пусть будет пустой храм, без прихожан, но великий прокимен должен звучать.
Дороги на Оршу не было. Нас через речку переправляли на какой-то одной лодочке по очереди.
И мы «загрохотали» великую вечерню. И вот — я матушке Евпраксии подарила эту фотографию — отец говорит проповедь в митре, стоя на паперти храма, и ржавые гвозди из дверей торчат. Это очень символичная фотография этого времени. Всюду ржавые гвозди, гнилые доски, разруха, руины храмов — и отец в митре с полной уверенностью, радуясь Пасхе и тем людям, которые пришли, вещает: «С Божией помощью мы все сделаем, мы восстановим. Главное, что вы пришли и есть молитва на этом месте».
Вера людей этого поколения была безграничная, она была детская. Отец говорил, что нужно иметь хотя бы капельку веры искренней, и тогда все будет, по милости Божией, совершаться. Отец был весь в службе и в служении людям. Он всегда говорил: «В каждом человеке есть образ Божий. В каждом! А я как священник должен этот образ рассмотреть, увидеть, потому что разные люди приходят. Храм — это лечебница, где множество хромых, сухих и чающих движения воды».
