В «Тверских епархиальных ведомостях» за 1895 г. № 11 приводится отчет епархиального миссионера священника Павла Шарова за 1894 год. Весьма примечателен один чудесный случай, показывающий особую попечительность Промысла Божия о каждом человеке.
* * *
В 1892 году, перед Масленицей, я вел беседы в Починках, деревне Шитовицкого прихода Вышневолоцкого уезда. Когда собравшимся старообрядцам австрийского священства и разным слушателям я выяснил, что старообрядцы за непослушание Православной Церкви и за нарекание на нее разных клевет наказываются блужданием вне Соборной и Апостольской Церкви и через сие не имеют надежды на спасение, то они, соглашаясь со мною в этом, высказали обычное свое возражение, что они не прочь идти и в Православную Церковь, но соблазняются скоростью ее службы.
Я хотел отвечать им на это, как встает один из присутствующих, крестьянин лет 43, и просит у меня позволения ответить старообрядцам на их возражение. Я позволил.
«Вам, братие, известно, — так начал говорить этот крестьянин, по имени Иван Евсеивич, — что я православный из соседней с вами деревни Палицкиной. Между тем отец мой, мать, братия и я в детстве были все раскольниками. Что заставило родителя моего самому бросить раскол и нас привести в Православие, рассказ об этом случае и послужит ответом на ваше возражение.
Случай был, по-видимому, простой, но он привел всех нас к великому делу. Мой отец был пчеловод, имел много пчел и меду у него всегда было очень много. Раз в горшок меда упала мышь и в меду потонула. Отец, узнав о сем и выкинув ее оттуда, не знал, что делать с этим медом, как оскверненным от гада. Продать его в городе, надо обмануть людей — греха боялся; самим съесть — душа не принимала; пчелам скормить — пчелы такой мед не едят; так выкинуть — жалко, меду более пуда было.
Ему посоветовали освятить его. Отец позвал своего наставника, который у нас, беспоповцев, тогда крестил, служил и на исповедь принимал. Наставник согласился освятить мед. Начал молиться, и так долго молился, что мы соскучали стоять за его службой. Наконец кончил и говорит, что мед освящен. Есть его мы все-таки не согласились, а дали сначала пчелам; они, думаем, будут есть; тогда и мы. Но ни одна пчела не прикоснулась к поставленному им меду, как будто они его не видят. Мед признали неосвященным.
Позвали попа из Волочка австрийского священства. Нам наговорили, что этот поп одевается в ризы, совершает всякую службу, даже и обедню, и такой поп, следовательно, может освятить мед. Поп этот приехал и уверил нас, что он может освятить мед, потому что на это есть молитвы, которые попу стоит только прочитать, и тогда освящается все от гада оскверненное. Начал освящать. И долго продолжалось это освящение, не менее нашего наставника. Кончил и говорит, что мед освящен без всякого сомнения. Мы поверили, но решили опять поставить к пчелам, — и на одна пчела опять не прикоснулась к нему. Мед опять не освящен!
Решили позвать православного священника. Хотя мы не верили в святость его молитв, но хотели испытать, что будет и от этого. Передали мед православному крестьянину: отец не хотел даже принимать священника в свой дом. Мы все с отцом собрались в дом, куда отдали мед, и встали в угол. Священник приехал и, не подозревая ничего, что было проделано до него с этим медом, даже не зная, что не этому хозяину он принадлежит, приступил к освящению его. Мы впились в него глазами, следили за каждым его движением. Он надел епитрахиль, очень скоро прочитал молитву, какая на этот случай положена Церковью, как мы после узнали. Она маленькая, на одной только страничке и помещается. Что так долго читали и пели наш наставник и поп, мы до сего времени не понимаем. Батюшка, прочитавши молитву, подошел к меду, покропил его крещенской водою, поел, чего те не делали, и сказал: «Теперь мед освящен благодатию Божиею, кушайте на доброе здоровье». Оделся и уехал. Все это так скоро священник сделал, что мы прямо не поверили освящению меда! Но по обыкновению, отец положил меду целое блюдо и понес пчелам. Мы все бросились за ним. И что же? Не успел отец поставить меда к пчелам и отнять от него рук своих, как пчелы всем ульем слетелись на этот мед и при нас весь съели его! Всех нас, особенно отца, поразило такое, поистине, чудо, так что нас всех объял великий страх. И дивились сему долго, без конца.
А отец на другой день, ничего не говоря, взял всех нас, детей своих, и мать нашу и поехал прямо в Шитовицы к этому священнику и, приехавши, сказал ему: «Ну, отец, ты освятил мед, освяти и нас! Мы твои! Присоедини нас к Церкви! Верим теперь, что ты законный священник и имеешь благодать от Бога и людей освящать!» Вот с того-то времени мы и стали православными. Да и во всей деревне нашей после сего не осталось не одного раскольника: какие были, — все пошли за отцом в Шитовицы. И вам, как соседям, все это известно.
Но я говорил снова для того, чтобы доказать, что нужно вам, старообрядцам, обращать внимание не на то, кто долго, кто коротко служит, и через сие в церковь ходить или не ходить, а на то, — имеет ли право, власть тот или другой поп совершать службы? Если имеет, если дана ему такая власть, то такой поп, как наш Шитовицкий священник, и коротенькою молитвою освятит, что нужно освятить. Если же попу не дана эта власть, как нашему наставнику, а также и австрийскому попу, то они и долгою своею службою ничего не смогут сделать. Вот вам ответ на ваше возражение».
По окончании сего рассказа и вообще по окончании сей беседы, все как-то умилились и даже плакали. И замечательно было то, что ни один из присутствующих не возразил, что Иван Евсеивич лжет, как обыкновенно старообрядцы любят это говорить. Видно было, что этот случай был истинное происшествие и всем известен. На этот раз шесть старообрядцев подошли ко мне, поклонились мне в ноги и попросили моего благословения присоединиться им к церкви в наступающем вел. посте. При сем заявили, что они не будут искать долгой службы, не пойдут для сего в Торжок к единоверию, а пойдут прямо в Шитовицы к о. Михаилу и будут верить, что он законный священник, имеющий власть от Христа вязать и решить людей в их грехах».
