Сегодня на Божественной Литургии, а затем на панихиде мы сугубо поминали приснопоминаемого игумена Бориса (Храмцова) – величайшего подвижника нашего времени, молитвенника и утешителя, духовного сына и, как предполагалось тогда многими, преемника нашего старца архимандрита Наума (Байбородина). Господь судил иначе, призвав отца Бориса, еще не достигнувшего 50 лет, к Себе — на 16 лет раньше Батюшки Наума.
Благодарная память хранит свидетельства о его помощи: кого-то из наших сестер утешил, кого-то вразумил, а кого-то даже избавил от смерти.
В сборнике «Крестный путь игумена Бориса», во втором дополненном издании 2019 года помещены воспоминания нашей Матушки Игумении Евпраксии об отце Борисе в период его служения в Омске.
***
«Он тебе во всем поможет»
В начале декабря позвонили из Омска: «Мы уже не справляемся, Бэлочке в больнице совсем плохо, за ней нужен ежедневный уход, а дома слепая бабушка, приезжайте кто-нибудь скорее». Бэлочка, папина старшая сестра, заболела два года тому назад, у нее обнаружили рак и сделали операцию, вывели трубку из живота. Сначала она как-то держалась, а потом процесс пошел очень быстро. Теперь она лежала в больнице – медсанчасти Омского авиационного завода, где в Великую Отечественную работал под конвоем Туполев. Больницей заведовала ее двоюродная сестра, поэтому тетю переводили из отделения в отделение, каждый месяц ей выписывали новые документы, и тетя в больнице жила давно.
Ей было 60 лет, когда она заболела. Я как раз тогда крестилась, два года тому назад. А теперь отец собирался в Омск. Он складывал чемодан, а я все крутилась рядом с ним, напрашиваясь в попутчики. Наконец это ему надоело: «Ты будешь там ее крестить! Через мой труп ты туда поедешь!»
На следующее утро я была уже в Лавре и все рассказала Батюшке, отцу Науму. «Так, может, тебе тогда на самолете полететь?»
Домой я приехала уже с билетом в кармане. «Что ты наделала, ты же убьешь отца!» – испугалась мама. «Это моя тетя. Разве я не имею права с ней попрощаться?» – «Ну да, действительно, ты же имеешь на это право». Так я и полетела в Омск. На работе договорилась, что меня будут заменять, если что, вызовут.
Когда я в Омске появилась на пороге квартиры, мне оставалось только молиться, пока отец скажет все, что обо мне думает. Потом он как-то вдруг резко успокоился: «Вот и прекрасно, вот и оставайся здесь, раз прилетела, ты и будешь ухаживать за ней». Мы тут же отправились с ним в больницу. У тети уже несколько дней держалась высокая температура. «Не вздумай ее крестить!» – и он пошел к врачам, а у меня в кармане уже все было приготовлено: и крещенская вода, и вата. Тетя спала и ничего не почувствовала. С тех пор она стала Еленой. Пришел отец вместе с врачом. Померили температуру – нормальная. И всю неделю потом врачи только удивлялись – температура так ни разу больше не поднялась.
Мы вернулись с отцом в тетину квартиру, там еще лежала бабушка, три года как совершенно слепая. Утром отец включил радио и стал бриться. В этот день он собирался лететь в Москву. У него тогда часто случались спазмы сосудов головного мозга, он мог упасть, потерять сознание. А вдруг так и умрет некрещеным? И я придумала. Приготовила возле него на столе место, достала утюг и собралась гладить юбку. Включила радио погромче и, произнося крестильную формулу, три раза с ног до головы окропила отца крещенской водой. «Что ты меня всего водой облила?» – спросил он, и вдруг сел и долго сидел за столом молча.
Я проводила его в аэропорт.
Отец много лет не догадывался, что он крещен. Когда его внучке, Оле, исполнилось лет пять, она как-то за обедом вдруг в разговоре сказала:
– А у нас в семье все крещеные.
– А я? – спросил отец.
– И ты, – ответила я ему.
– Кто же меня крестил?
– Я, в Омске.
Он встал и ушел к себе в комнату. Мы ждали чего угодно, только не того, что было дальше. Через какое-то время отец появился в прихожей и, надевая ботинки, тихо спросил:
– А как меня назвали?
– Михаил.
– Хм, Михаил, – и пошел за газетами.
Потом Батюшка сказал мне: «Вообще-то так делать нельзя, но по твоей вере это было принято». Любушка настаивала: «Его надо покрестить в церкви», – и через несколько лет я приехала домой с отцом Моисеем. Сначала папа от всего отказался, и отец Моисей ушел в маленькую комнату «лупить поклоны». Пришлось и мне потрудиться вместе с ним. И все получилось: отец стоял как дитя, его миропомазали и причастили, прочитали все положенные молитвы. И однажды он наконец сказал: «Я же не говорю тебе, что Бога нет». А вскоре я нашла у него под подушкой Библию.
Отец тогда уехал, а я осталась в Омске. А Светлана поехала к Батюшке нашему отцу Науму и рассказала обо мне. Вдруг он спросил у нее: «А ей там, наверное, холодно?» И народ той зимой в Омске удивлялся – температура так ни разу и не опустилась ниже 20 градусов.
А еще Батюшка, когда отправлял меня в Омск, сказал: «У меня там есть отец Борис. Он такой! Он тебе во всем поможет».
И вот я уже захожу в церковный двор, спрашиваю, как найти отца Бориса (Храмцова), на меня набрасываются омские старушки и кричат, что надо уважать монашеский чин и не таскаться к батюшке день и ночь, на это есть время службы. Но я все-таки нашла его. Он был еще очень молодой тогда, с высоким звонким голосом, совсем худенький. У него были даже какие-то утонченные манеры, невероятная в наше время внимательность и предупредительность, удивительная душевная чуткость. Он выслушал меня и сказал, чтобы я приходила к нему в любое время, если понадобится исповедь или какая-то помощь, а если хочу, могу становиться на клирос. Помню, в первый раз, когда я пришла к нему в храм, он мне дал послушание чистить большой квадратный подсвечник канона, сейчас я и в этом вижу некую символичность.
Я тогда ходила в больницу каждый день. Батюшка дал мне еще правило – сто пятьдесят раз читать «Богородицу». В больницу я шла пешком и как раз по дороге успевала прочитать ровно пятьдесят молитв за двадцать минут. Палаты были на четверых. Люди выписывались из больницы и приезжали потом с другого конца области, чтобы мою тетю навестить, – привозили грибы, соленые огурцы. А врачи так и говорили: «Она у вас воплощенная кротость и воплощенное терпение».
Потом шла домой кормить бабушку. Еще пятьдесят молитв по дороге. А вечером – опять в больницу. Еще пятьдесят молитв. И так день за днем. Мне сначала непонятно было, что дает душе чтение этой молитвы, – ведь в ней нет никаких прошений, как бы приветствие только. И вот однажды я поняла что, почувствовала сердцем, – умиление.
Часто я ленилась и засыпала по вечерам, не прочитав положенных молитв и акафистов. Это происходило действительно часто, примерно через день. Но вот что интересно – на следующее утро, если я пропускала накануне правило, она ничего не воспринимала из того, что я пыталась ей втолковать, только сердилась. А в другие дни все слушала и со всем соглашалась. Подолгу говорить было нельзя, многое – только эзоповым языком, в палате лежали чужие люди, и иногда лишь несколько слов скажешь о главном за весь день, и так день за днем по капле.
Однажды она тихо спросила меня:
– Что же, я так и умру некрещеная?
– Слава Богу! – вздохнула она, когда я ей все рассказала.
– Но этого мало, – говорю, – нужно еще миропомазание и причастие. Это может сделать только батюшка.
– А батюшка к коммунисту придет?
– К такому, как ты, – придет. Надо только ему позвонить.
– Нет-нет, – испугалась она, – не надо, чтобы сюда приходил священник.
Шло время, и у меня появился вопрос: а не молюсь ли я против воли Божией, когда прошу ей исцеления? Может быть, Господь и не хочет ее исцелять и нужно молиться только о спасении ее души? Тогда я со всеми просьбами чаще всего обращалась к преподобному Серафиму Саровскому. И вот на следующее утро я пришла к отцу Борису, рассказала ему о своих сомнениях и попросила отслужить молебен преподобному Серафиму – задать ему этот вопрос, может, он даст понять, какая воля Божия о ней. Молебнов в тот день было заказано много, и отец Борис служил мой молебен в числе других. Запомнилось, что он тогда даже просил прощения за то, что не имеет возможности отслужить его отдельно. Меня всегда как-то смиряла его невероятная деликатность, рядом с ним собственная бестактность становилась особенно невыносимой.
На следующий день, в шесть утра, раздался телефонный звонок. Звонила еще одна моя омская тетя, она была атеисткой, заведовала каким-то клубом: «Я с четырех часов не сплю. Мне приснилась Бэлочка, мы с ней гуляли по городу, она прощалась с Омском. И вот когда мы переходили через Иртыш, на середине моста она умерла у меня на руках, и что удивительно, – у нее осталось очень мало волос».
Я поняла, что это ответ от преподобного Серафима, но отчетливо подумала, что окончательно поверю, если будет еще два таких же сна. На следующий день, когда я утром вышла из дому, увидела на лестнице соседку по этажу: «Я тут тебя дожидаюсь. Знаешь, мне приснился сегодня странный сон. Мы с Бэлочкой ходили по городу, и она с ним прощалась. Потом пошли по мосту через Иртыш, и она умерла на середине моста у меня на руках, и я запомнила, что у нее волос почти не осталось».
Надо сказать, что в те дни, когда в больницу до работы приходила тетина подруга Люба Горбунова (они вместе работали в заводской бухгалтерии), я могла утром идти в церковь. И попозже приходила к тете, через час после Любы. В тот день я как раз с утра была в церкви, и когда пришла в больницу, увидела, что Люба сидит в гардеробе.
– А что ты здесь делаешь?
– Тебя жду. Я должна рассказать тебе свой сон.
– Как вы с Бэлочкой ходили по городу?
– Откуда ты знаешь? Да, и еще ходили с ней по заводу – она прощалась с городом и с заводом, а потом мы пошли через Иртыш, и она умерла у меня на руках. А от ее шевелюры почти ничего не осталось.
Все стало понятно. Я больше не просила ни о каком исцелении, молилась только, чтобы она оказалась в Царствии Небесном.
Как-то однажды тетя вдруг сказала:
– Я теперь знаю, как там в аду.
– Откуда?
– Мне показали.
– Во сне?
– Нет, так, наяву.
– Ты мне расскажешь?
Она помолчала, потом нехотя произнесла:
– Очень много черного и страшный пожар.
– Расскажи поподробнее!
– Не сейчас. Потом сядем тихонько, и расскажу.
Потом я от нее больше ничего не добилась.
– Я все забыла, – отвечала она, но было ясно, что она просто ничего не хочет мне рассказывать.
Прошло два месяца, и я решила съездить домой. Приехала к Батюшке и сразу услышала от него:
– Что ты здесь делаешь? Возвращайся в Омск.
– А долго мне там быть?
– Пока не отправишь их в Царствие Небесное.
Свою слепую бабушку я тоже там дерзновенно сама покрестила, и она теперь иногда звала меня в комнату, чтобы сообщить:
– Вот они пришли.
– Кто – они? – спрашивала я, хотя каждый раз слышала одно и то же.
– Эти двое. Один поменьше, другой побольше, в полосатых штанах. Сидят у меня в ногах на кровати.
Я крестила их широким крестом:
– Ну как?
– Собирают вещи и уходят.
Бабушка почему-то всегда знала, откуда я возвращаюсь домой – из больницы или из церкви (я, конечно, бабушке ничего не докладывала). Когда я приходила из больницы, все было мирно, но в те дни, когда я возвращалась из церкви, она встречала меня скандалами, ей тогда начинало казаться, что я вещи и продукты из дома уношу в церковь и пора жаловаться в милицию. В маленькой квартирке было некуда деться, и приходилось часами выслушивать ее обличительные монологи, терпения едва хватало. А однажды не хватило. Это продолжалось уже четвертый час. Вдруг со мной что-то случилось, я схватила мясорубку, швырнула ее в железную раковину и ужасно закричала: «Все! Хватит! Не могу больше!»
«А я и не знала, что ты такая нервная», – спокойно сказала бабушка. И больше я никогда от нее ничего не слышала, когда возвращалась из церкви домой.
На следующее утро я поехала к отцу Борису на исповедь. «А что ты хочешь? Ты объявила дьяволу открытую войну. Неужели ты думаешь, что он оставит тебя в покое? Это нормальный ход событий, не удивляйся».
Тетю перевели в очередное отделение. В этом пятом по счету и последнем отделении соседи по палате – никогда такого не было! – ее тихо возненавидели. То ли боялись заразиться – есть такая теория, что рак – заразная болезнь, то ли Господь ожесточил их сердца, чтобы я смогла, наконец, принять единственно правильное решение. Она давно просилась домой, а я все боялась, что не справлюсь, – вдруг понадобится особенная медицинская помощь, да и уколы я делать не умела, никогда не приходилось. Тете становилось все хуже и хуже, врачи просто не понимали, в чем душа держится, они так и говорили, что не понимают, и не удивятся, если она в таком состоянии проживет еще долго, – Господь держал ее на земле вопреки всем земным законам, она давно жила только чудом.
Настали дни, когда я совсем уже не могла оставлять ее одну. Трое суток провела в больнице, бабушку кормил кто-то из родных. К вечеру третьих суток стало ясно, что пора звонить маме. У нас с мамой была договоренность, что когда придет время, мама возьмет отпуск на месяц и прилетит в Омск. «Я буду завтра в два часа дня», – сказала она, а ночью меня позвала в коридор дежурная сестра: «Что она мучается в этой палате, забери ты ее!»
Медсестра научила меня делать уколы, и я подумала, что пусть лучше она страдает от моих неумелых уколов, чем от грубости соседей по палате. Документы на выписку оформили моментально – кому нужен лишний процент смертности? И в восемь утра, подписав у завотделением бумаги, мы уже везли на каталке мою тетю к машине «скорой помощи». А она была счастлива – домой!
«С ума сошла, что ты делаешь! – увидела нас главврач медсанчасти, она как раз шла на работу. – Ты же не справишься, немедленно поворачивай назад!» Но я безучастно толкала каталку к машине, мне было уже все равно.
Когда привезли тетю домой, я тут же позвонила отцу Борису. «Ждите меня через полчаса», – сказал он мне, и я стала думать, как изолировать бабушку, чтобы избежать скандала. И тут в дверь позвонили и пришла жена папиного младшего покойного брата – она была там единственным православным, хоть и нецерковным человеком. «Зина, возьми бабушку на себя!»
Она увела бабушку на кухню, а тетя вдруг сказала: «Переодень меня в чистое», – как будто знала о моем звонке отцу Борису.
Она лежала в чистейшей белой рубашке в мелкий цветочек, когда приехал на такси батюшка, миропомазал ее, исповедовал – она уже плохо произносила слова, мне приходилось переводить, и причастил ее. «Смотри внимательно, – сказал он, – когда я уеду, проследи, приняла ли она частицу, такие больные часто ничего не чувствуют, что-то я беспокоюсь. Я сразу увидел – она у тебя необыкновенная. Я всегда буду за нее молиться».
Я проводила батюшку, вернулась к тете, и вдруг на рубашке, возле плеча, увидела выпавшую маленькую треугольную частицу серого цвета. Бежать на кухню за ложкой? А вдруг она ее за это время смахнет или размажет? Мне ничего другого не оставалось, как осторожно взять ее и поднести к тетиным губам. Она проглотила Причастие. А я в это время осмысливала происходящее – частица, которую я бережно только что держала в руках, была не хлебом, а плотью, крошечным кусочком сырого мяса.
Вскоре приехала мама, на месяц, она совсем не удивилась, увидев Бэлочку дома.
«Не бойся, подойди ко мне, – услышала она от папиной сестры, – во мне уже никакой болезни не осталось». Действительно, последняя рвота – а это мучило ее давно и постоянно – была перед маминым приездом, последняя черная рвота, и она лежала совсем прозрачная. Я собрала все это в платок, высушила, потом мы с мамой сожгли этот платок в ведре, завязали в узелок пепел и бросили в Иртыш с того самого моста.
Ночью ей было совсем плохо, промидол уже не помогал, вызвали «скорую», и они укололи ей морфий. А в полседьмого утра стало понятно, что это конец. Она тяжело дышала как никогда, и я начала читать канон на исход души. «Подожди, еще рано», – услышала я вдруг ее голос, но все-таки дочитала канон до конца, и она еще жила минут десять, а потом три раза глубоко вздохнула, три раза посмотрела вверх удивленным взглядом – увидела что-то, ошеломившее ее, три раза отчетливо, медленно произнесла: «Да. Да. Да». И умерла у меня на руках.
– Ангелы летят, – спокойно сказала бабушка.
– Где? – спросила я.
– Из угла в угол, вереницей.
– А какого они цвета?
– Черного.
Я покропила комнату крещенской водой.
– Исчезли, – сказала бабушка.
– Покропи и на кухне, – попросила мама.
Утром собрались омские родственники, они все как-то поместились на кухне, в комнате лежала слепая бабушка, а я сидела возле тети и читала Псалтирь. Наверное, прошло часа два или три после ее смерти, и вдруг я увидела, как изо рта у нее выплывает белое густое облако, как спеленутый младенец, именно такого размера и формы, и вверху этого овального облака – ее лицо, вернее, прекрасный лик, она была молодая, лет тридцати, огромные глаза пронзительно смотрели на меня, в самое сердце. Вертикальное облако медленно поднималось наискосок и вверх, в правый верхний угол комнаты, прошло сквозь потолок и исчезло. Все это время она смотрела на меня не отрываясь. Я поняла, что увидела ее душу, – она ведь и была как младенец, только что миропомазанная и причащенная.
Прошло еще часа три, я погладила ее по руке – рука оказалась теплой. «Я не дам ее хоронить, у нее летаргический сон», – объявила я родственникам, которые все это время сидели на кухне. «Деточка, ты переутомилась, ложись спать». – «У нее руки теплые, потрогайте». Все почему-то боялись к ней прикоснуться. Тут зашла Люба Горбунова. «Ты можешь потрогать ее руки?» – спросила я Любу. «Конечно, – она подошла к тете и закричала: – Да у нее руки теплые!» Родственники стали звонить знакомым врачам-патологоанатомам: «Сколько времени остывает тело?» – «Два часа». – «А если через шесть часов руки теплые?» – «Такого не может быть». – «Это факт». – «Ну, бывает, но крайне редко». «Крайне редко люди спасаются», – подумала я. К вечеру ногти на левой руке у тети все-таки посинели, а на правой были розовые, и руки – по-прежнему теплые и мягкие.
С завода привезли гроб, и тетю похоронили на следующий день на еврейском кладбище. Я положила на могилу тюльпаны. Когда мы пришли на кладбище на девятый день, тюльпаны мои лежали как свежесрезанные, как будто их принесли только сегодня.
После похорон я сразу пришла к отцу Борису. «Нарисуй мне эту частицу. Да, точно, это она. Я хорошо помню – треугольная. Тебе было это показано для укрепления веры. А то, что она три раза сказала “Да” – ей явилась Матерь Божия, и она исповедала Святую Троицу. Веруешь ли в Отца? – Да. – Сына? – Да. – И Святаго Духа. – Да. Понимаешь?»
Сразу после смерти дочери бабушка попросила принести ей жесткую табуретку и сидела только на ней, отказываясь от стульев и кресел, и ложилась в кровать лишь ночью; так она выражала свою скорбь и память о дочери – сидела неудобно. Я вернулась в Москву и приехала к своему старцу, архимандриту Науму, и как только вошла в крошечную приемную, сразу услышала: «Вот у нее бабушка умерла. О ней еще при жизни было известно, что она будет в Раю». «Она у тебя в Раю», – повторил Батюшка, когда я ему все рассказала.
***
Для тех, кто пока не знаком с жизнью этого удивительного подвижника благочестия, ниже приводим краткое жизнеописание игумена Бориса по материалам сайта Свято-Троицкой Сергиевой Лавры
http://stsl.ru/news/all/troitskiy-sinodik-5-sentyabrya-den-pamyati-igumena-borisa-khramtsova-2001 , а также советуем всем прочитать книгу о батюшке «Крестный путь игумена Бориса», съездить к нему на могилку и попросить молитвенной помощи.
Храм во имя Спаса Нерукотворного. Деулинское подворье Лавры Часовня над могилой отца Бориса (Храмцова)
Могила отца Бориса (Храмцова)
«Близ церковной ограды храма в честь Спаса Нерукотворного, что в селе Деулино, стоит небольшая часовня – сень над могилой подвижника Русской Церкви — игумена Бориса (Храмцова). По его молитвам Господь являл православным людям свою помощь. Сюда приезжают помолиться не только его духовные дети, а все, нуждающиеся в помощи. Получают они ее и сейчас. Об этом свидетельствуют записи в журналах отзывов приходящих на его могилу.
Игумен Борис (в миру – Илья Михайлович Храмцов) родился 1 августа 1955 года в Сибири. Детство прошло в селе Карым-Кары Тюменской области, на берегу реки Оби. С 15 лет прислуживал в церкви (Знаменский собор в Тюмени), пел на клиросе.
После прохождения армейской службы в 1975 г. был принят псаломщиком в храм Покрова Пресвятой Богородицы г. Тобольска. В том же году, в 20-летнем возрасте принял монашеский постриг с именем Борис (в честь святого благоверного князя-страстотерпца Бориса) и рукоположен во иеродиакона, затем в иеромонаха. Служил на приходах Омско-Тюменской епархии. Заочно окончил Московскую Духовную семинарию и академию.
В 1990 году был принят в братство Троице-Сергиевой Лавры. По благословению наместника Лавры священноархимандрита Феогноста начинал восстановление Черниговского скита, где ежедневно проводил соборование. Каждый день к нему съезжались десятки, сотни людей со своими скорбями, заботами и болезнями. Участвовал в восстановлении скита Параклит.
С 1995 года занимался восстановлением Троице-Сергиева Варницкого монастыря под Ростовом (на родине Преподобного Сергия Радонежского).
В 1998 году переведен в Ивановскую епархию. Организовал в г. Иванове подворье Свято-Николо-Шартомского монастыря — обитель скорбящих и больных. Построил храм в честь святого благоверного князя Александра Невского
Организовал восстановление монастыря в честь Сошествия Животворящего Креста Господня в селе Антушково. Начал строительство Крестовоздвиженского храма на месте Сошествия Креста. Организовал монастырское подворье на окраине г. Иваново с домовым храмом в честь святителя Николая Мирликийского и приютом для мальчиков-сирот.
Здоровье о. Бориса, подорванное многими скорбями и заботами, резко ухудшилось в середине августа 2001 года. Острое воспаление поджелудочной железы сопровождалось сильнейшими страданиями, которые батюшка старался скрыть от близких. Последние дни были особенно тяжелыми. Положившись всецело на волю Божию, батюшка говорил: «Надо потерпеть, ведь Господь терпел…». Когда же, по настоянию духовных чад, прибыл врач, то он ничем не мог помочь. К тому же, ослабевшее сердце не выдержало бы никакой операции. Эта последняя болезнь о. Бориса с ее тяжкими мучениями и завершила его крестный земной путь в Царствие Небесное. За два дня до кончины батюшка причастился Святых Христовых Тайн и соборовался.
Его душа отошла ко Господу 5 сентября 2001 года в 11 часов 10 минут ночи. Жития его на земле было 46 лет 1 месяц и 4 дня. Отпевание о. Бориса в Духовском храме Троице-Сергиевой Лавры возглавил его родной брат — архимандрит Димитрий, наместник Переславского Никитского монастыря, пел лаврский хор. Храм и площадь перед ним были заполнены множеством людей, пришедших проститься с дорогим и любимым пастырем».
Упокой, Господи, душу раба Твоего
приснопоминаемого игумена Бориса,
и егоже молитвами помилуй нас, грешных!